Несколько дней назад я побывал в Оптиной пустыни. Это удивительное место! Кажется, что здесь Господь поцеловал русскую землю, и там, где Он её поцеловал, возникла эта дивная обитель. Она славится тем, что в ней просияло целое созвездие старцев. Кажется, что сами здешние сосны, небеса и поймы рождали из поколения в поколение этих дивных, ясновидящих, светоносных людей.

Оказавшись в монастыре, я думал, что мой визит будет таким же, как и два предшествующих. Когда-то давно я привез сюда моего страждущего друга перед тем, как ему лечь на операционный стол. Пребывание в Оптиной пустыни сохранило ему жизнь ещё на 5 лет. Второй раз я привёз француженку русского происхождения из аристократического рода. Она приехала в Россию среди зимы, и ей выпало счастье побывать в Оптиной пустыни, о которой грезила её семья в Париже, и повидать которую они уже не чаяли. И немолодая женщина среди этих храмов, надгробий и снегов помолодела у меня на глазах. Её щёки зарделись румянцем, глаза засияли как васильки. Я вдруг почувствовал, что это место наполнено живительными, таинственными силами, которые возвращают человеку молодость и свежесть.

И вот я вновь приехал в Оптину пустынь и был встречен монахами. Теми, что обитают в скиту, расположенном на краю дремучего заповедного леса. Они оказали мне милость, уделили внимание. Привели меня в свой заповедный скит, куда не каждому есть дорога, и сопроводили в храм, где сто лет тому назад начиналось моление оптинских старцев.

Была уже глухая ночь. Храм стоял тёмный, пустой, в нём горела одна-единственная лампада, которая освещала икону с золотыми нимбами оптинских старцев. Монахи сдвинули посреди храма две деревянные скамьи. На одну усадили меня, на другую сели сами: скитоначальник отец Тихон, его собрат по постригу отец Симеон и ещё один монах Тихон. Мы долго беседовали среди ночной тишины при свете лампады.

Странно то, что мы говорили на одном языке. Ведь я — светский человек, а они — монахи, находящиеся чуть ли не в затворе в этом скиту. Я интересовался их суждениями о России. В XX веке Россия, как считает Церковь, была поднята на крест. Сошла ли она с креста сегодня, в начале XXI века, или продолжает висеть на кресте?

Вспоминая священную Победу 1945-го года, я спрашивал их о новомучениках, которые снискали страшную смерть в 20-х годах во время гонений на Церковь. Не являлись ли они теми молитвенниками, которые приблизили эту Победу и которые незримо летели впереди сталинских танковых колонн, атакующих Берлин?

Ещё я спрашивал о гонениях на Церковь. Быть может, это знак гнева Божьего? Кара за то, что Церковь XIX — начала XX века остыла, в ней погас огонь? Октябрьский переворот 1917 года нанес ей страшный удар, и её огненность сменилась теплотой.

Ещё мы рассуждали о богоборческой интеллигенции XIX века, которая смеялась над священниками, сочиняла анекдоты и дурные притчи о них, рисовала глумливые картины. Такие, как «Крестный ход в Курской губернии», где нетрезвый люд и пьяное духовенство едва ли не опрокидывают Коренную икону Божией Матери.

Такова и картина «Чаепитие в Мытищах», где за летним столом сидит тучный, лоснящийся батюшка и дует на блюдце с чаем. Буквально через десять лет этот самодовольный священник мог быть распят на вратах своего храма или брошен заживо в негашеную известь, и из этого умиротворенного сельского батюшки мог превратиться в святомученика…

В чём Промысел Господний, связанный с нынешней Россией? Не является ли сегодняшняя, а также вчерашняя и, быть может, завтрашняя Россия вечной мученицей, вечным агнцем, который приносится Господом в жертву? Отсюда, возможно, и все муки народные, и побоища, и пожарища, и непрерывные нашествия?..

Исполненная тихо возвышенной религиозности, русская земля в XIX веке была покрыта монастырями, храмами, алтарями и всему миру несла пример высокого духовного служения. Не является ли её святость и наполненность духом причиной этих побоищ и избиений? Если Россия — агнец, то она должна быть святой. Чем чище, чем светоноснее народ, тем ближе он к Агнцу Христу.

Мы сидели в ночи и говорили о вещах, которые, казалось бы, не связаны ни с фондовыми рынками, ни с проблемой реконструкции страны. Но, тем не менее, мы говорили о вещах чрезвычайно насущных и важных. Я понял, что монахи, которые проводят всю свою жизнь, с утра до вечера, в таких размышлениях, сопровождая их молитвами, совершают непрерывное и недоступное нам, светским людям, делание. Они — работники. Они копают колодцы, соединяющие землю с небом. Здесь, в этом ночном храме в Оптиной пустыни, небо соединяется с землёй. Происходит встреча Небесного и земного.

Они рассказали мне, что смысл человеческого существования, а также смысл их монашеской молитвы в том, чтобы встреча Господа и человека произошла здесь, на земле, — до того, как человек умрёт. Если на земле этой встречи не произойдет, то там, по ту сторону смерти, этой встречи уж точно никогда не случится. Все деяния монахов, все их тайные и неведомые труды связаны с молитвенными стояниями, с тем, чтобы молитва дошла до Господа и вернулась назад с ответом и благодатью. Чтобы во время молитвы им ничто не мешало, чтобы душа, распахнувшаяся навстречу Господу, как можно дольше оставалась открытой и светоносной. Свет, который монахи добывают с Неба, они выплёскивают за ограду монастыря, наполняя им казармы, конторы, офисы, человеческие семьи, остроги. В этом их огромная работа.

Они рассказывали мне, как она мучительна и тяжела, иногда страшна, потому что приходится принимать людские грехи, которые наполняют их души тяжестью и болезнетворностью. Им приходится эти грехи — как людские отходы, как скверны, как страшные болезни, эпидемии, живущие в человечестве, — брать на себя, заражаться ими, а потом исцелять и себя, и того, кто их принес.

Я подумал: почему сюда, в Оптину пустынь, стремился ГОГОЛЬ? Почему сюда стремился наш великий философ, мистик Владимир СОЛОВЬЕВ, автор учения о Софии Премудрой? Почему здесь бывал ДОСТОЕВСКИЙ? В нескольких его романах присутствует Оптина пустынь. Старец Зосима из «Братьев Карамазовых» — это старец Амвросий. Сюда рвался и Лев ТОЛСТОЙ. С Оптиной пустынью связана мучительная толстовская драма: толстовская вера и толстовское неверие, толстовская гордыня и толстовская смерть.

Видимо, здесь отыскивались ответы на самые главные и грозные вопросы, которые стоят перед человечеством. Это чувствовали наши великие художники. Стремясь решить эти проблемы в своих произведениях, они хотели сверить свои достижения, снять свои сомнения, общаясь с людьми, имя которым — СТАРЦЫ.

Старчество — это абсолютно русский путь, русское явление и достижение. Старцы — это те люди, которые не имеют особого статуса. Они не обязательно монахи или схимонахи. Они могут жить в миру, но через непрерывное покаяние и смирение, через неизъяснимую любовь к людям, к падшему и очень злому миру, они становятся прозрачными для высших сил, для воли Божией. Через них, как через просветлённое стекло, видны райские смыслы и райские сущности. Те из нас, кто ищет, как на нашей многострадальной, несчастной и великой земле установить эти райские смыслы и насадить эти сады, тянутся к Оптиной пустыни, чтобы в беседах с монахами, каждый на свой лад, попробовать ответить на эти могучие вопросы.

Возрождающиеся на Руси монастыри, коих становится всё больше, и которые покрывают Россию таинственными лампадами, знают друг о друге. Они перекликаются, аукаются, подают друг другу весть и охватывают Россию множеством невидимых духовных световодов. Когда эти монастыри были разорены и разрушены, когда по всей России стояли взорванные и поломанные храмы, они и в таком виде продолжали проповедовать и благовествовать.

Такое могучее явление нашей советской литературы, как деревенская проза, быть может, возникло под воздействием этих таинственных храмов, которые стояли во всех русских деревнях. Поруганные, оскверненные, со сбитыми крестами, с продранными куполами, с мерзкими надписями на стенах. В этом оскорблённом виде храмы продолжали проповедовать и благовествовать. Их благую весть услышали наши замечательные писатели: РАСПУТИН, БЕЛОВ, АБРАМОВ, ЛИЧУТИН, РУБЦОВ.

Эти разоренные храмы и монастыри становились местом, где, быть может, находили последнюю муку и последнее утешение множество невольников, зеков, ведь был обычай устраивать в монастырях колонии, тюрьмы. Чего стоит Соловецкая тюрьма в монастыре! Чего стоит монастырь в Верхотурье, где была устроена детская колония для маленьких злобных хулиганов! Чего стоит Валаам, куда после войны поместили наших израненных воинов и солдат, лишённых рук, ног, возможно, языка и глаз. Они были собраны там и оставались там.

Наверное, многие из тех, кто потом получил пулю в лоб или скончался от тоски, или был забит насмерть, или умер от голода и холода в этих неотапливаемых монастырских стенах, из этих облупленных фресок, от этих оставшихся в куполах ангельских и божественных ликов получали своё предсмертное духовное спасение.

…Чем дальше я погружаюсь в мир монастырей, тем острее ощущаю их абсолютную насущную необходимость в сегодняшней жизни, где нет больше нравственных школ, нет светских духовных авторитетов. И для многих монастырь является школой, для многих — спасением, куда стремится измученная русская душа, укрываясь от скверны и мерзости, что царят в миру. Монастыри отворяют русским людям свои двери, как во времена татаро-монгольского нашествия, когда горели русские посады, и люди затворялись в монастырях, сохраняя там грамоту, сознание, историческую память, писали книги и рисовали дивные буквицы на летописных пергаментах.

В России, как бы ни складывалась её судьба, трагически или патетически, монастыри будут играть громадную светоносную роль, ибо Россия, русский народ — это огромный монастырь, возносящий молитву о спасении мира.